Религиозным мотивам в творчестве великого русского композитора Михаила Ивановича Глинки посвящена статья профессора В.В. Медушевского
Прежде чем Глинка сочинил свои шедевры, он сам был сочинен в мысли Божией. Весь золотой век русской культуры – творение Божие. А заветы Глинки – это ярко выступившее в его музыке призвание России в мире.
Почему оно ослепительно открылось именно в это время?
Огнем протомировой войны испытана, омыта и исправлена русская душа, соблазнившаяся масонским XVIII веком. Ее очищение отозвалось эхом по всей планете. Господь подтвердил Свою особую мысль о России дарованием ей людей исключительной творческой силы, которые открыли миру незнакомый ему образ постижения сущего. Здесь смысловая причина золотого века.
Заветы Глинки – не Глинки. Читая в Библии слова Моисея Израилю: «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь...» (Втор. 30,19), мы понимаем, что это не Моисей говорит, а Бог его устами. И не Израилю только, а человечеству. Так и Заветы Глинки – откровения Божии России и миру.
С Глинкой возвысилась в России сфера светской музыки. Для чего она вообще? В чем призвание внехрамовой жизни? В храме – в соборной молитве и таинствах – обновляется дух. Но это только половина дела. Принятые силы нужно приложить в жизни. По слову апостола, веруют к праведности, а исповедуют ко спасению. Исповедуют делом, словом и всей жизнью следовательно, и музыкой. Храмовая и внехрамовая стороны церковной жизни нерасторжимы. Эту тайну через Н.А.Мотовилова передал нам прп. Серафим Саровский. Христос сказал ему: лишь при одном условии спасется человечество – всепроникающем единении светской и церковной сфер жизни.
Отсюда цель светской музыки: отражая жизнь, духовно ее обновлять и преображать. Исходный ее мотив – служение красоте как явлению славы Божией на земле.
Божий завет раскрылся через Глинку особенным образом. Л.А. Мазель писал о темах первого и второго рода. Первые являют собой открытия в сфере отражения-преображения жизни, а вторые – открытия внутри самой музыки, которые, если присмотреться ближе, тоже являются открытиями жизни, но косвенными. Глинка дал пример обоих.
На первом пути он открыл для музыкальногоискусства земли сверхтему онтологизма (от греческого онтос – сущее). Если все сотворено Богом, и без мысли Божией ничего не бывает, то онтологически жить – и значит воспринимать все через Промысл Божий.
Не так стал жить Запад после выпадения из Церкви, особенно после предательского отказа от Чаши в XII веке. За богохульство началась и по сей день продолжается жизнь в иллюзии. Каскад ошибок к XVII веку уложил Запад в гроб картезианского мировоззрения. В нем всего два измерения: материальный мир и мир человеческих идеалов, стремлений, чувств. А мир истинный – духовный, ликующий, вдохновенный? Он скрылся. Пришлось дрелью высверливаться в него из гроба, что назвали трансцензусом. Но мир Божий не где-то, а вблизи, рядом (Деян. 17,27). Чье дыхание в нас? Божие. И сами мы Божии. Так в онтологии. А психологически чувство всецелой реальности Божиего мира на Западе атрофировалось.
В России же трансцензусы смешны. Куда и зачем высверливаться из мира Божия? По слову св. Иоанна Кронштадтского: «Мы потому и можем мыслить, что есть безпредельная мысль, как потому дышим, что есть безпредельность воздушного пространства. Вот отчего и называются вдохновением светлые мысли о каком-либо предмете. Мысль наша постоянно течет именно под условием существования безпредельного мыслящего Духа». Бога Россия познает не точкой ума, не сверлами «мышления», а всеединящим дыханием небесного света. По заповеди: «Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь» (Ин. 6,63).
Это и есть установка онтологизма, перекрывающего западный гносеологизм, копошащийся во тьме неведения. Эта установка схвачена в метафоре Рильке: «Все страны граничат друг с другом, а Россия с Богом».
Как она проявилась у Глинки? Он стал гением в 32 года, когда великие его дарования внезапно оплодотворились Божией мыслью. Потрясший Чайковского перелом от посредственности к гениальности произошел в момент написания оперы «Жизнь за Царя». Музыковеды верно почувствовали: это произведение – больше чем опера. Писали о его литургическом характере. В определенном отношении это так. Литургия переводится: общее дело. В храме общее дело народа заключено в соборной молитве. В опере Глинки – это соборное, строгое и ответственное приобщение к священной истории России, прилепление сердцем к ее возвышенным событиям. В Древнем Израиле был обычай: постоянно обновлять в памяти факты вмешательства Бога в историю еврейского народа. Называем ли мы такие моменты художественным творчеством? Нет, то факты самой священной истории Израиля. Так и опера Глинки – не только повествование о священной истории России, но и живой ее фрагмент. Восторженное «Славься» воспело чудесный момент спасения страны, когда после неотвратимой, казалось бы, ее гибели в единую историческую секунду возвращается ей мир, тишина и возводится династия Романовых.
Какое счастье, что после «Ивана Сусанина» Глинка не принялся разрабатывать золотую жилу, как ожидали многие! Не стал сочинять «Князя Игоря», «Бориса Годунова», «Китеж». Достаточно того, что он дал завет видеть историю совестливо, пророчески прозирая в ее смысл. Его миссия была выше. Приобщившись тайне гениальности, он уже не мог сочинять не гениально. В порыве творческого вдохновения он торопится в желуде настоящего запечатлеть дуб будущей русской культуры. Об этом – пророческом – служении русского искусства писали русские мыслители.
В темах второго рода Глинка также открыл сверхтему, верно угадав миссию России как духовного центра мировой культуры. Достоевский назовет ее всемирной отзывчивостью. Она – проявление Православия: на что ни взглянет – все открывается с несказанной свежестью.
Первая задача, решенная Глинкой, – определить положение рождающейся светской русской музыки в пространстве эпохальных стилей. По дате рождения Глинка принадлежал поколению романтиков. Но начать историю светской русской музыки с романтизма – все равно, что строить второй этаж без первого. Онтологическую установку будущей русской музыки Глинка воплотил с классической простотой. Он не стилизует классицизм, не является в этом смысле эпигоном. Он воспроизвел его духовную чистоту чистоту, прозрачную ясность, покой и свет самобытно, совершенно по-русски. В увертюре Руслана есть что-то моцартовское, легкое, чистое, стройное, хотя первые же плагальные гармонии отмечены русским духом. Святость русской культуры приподняла стиль Глинки и над романтизмом. Фантастическими сюжетами увлечен романтизм, начиная от «Вольного стрелка» Вебера до вагнеровской грандиозной мифологии. А в «Руслане» – светлый реализм оперы искушений, проверяющих жертвенную чистоту любви. Никакой жути, никакой напыщенности. Во всем достоверность простоты и безыскусная красота. В век романтизма русская музыка сохранила духовную
трезвенность и целомудрие.
Второе направление преображающего взгляда на мировое окружение – в географической горизонтали.
Глинка – первооткрыватель «русского Востока». Здесь нет этнографического холодного буквализма, хотя по временам и цитируются подлинные восточные напевы. Духовный смысл его в ином – в вопрошающей Небо мысли: каким бы был Восток, если б был православным?
Продолжение в комментарии: