Поэзия.

Александр Громов Поэзия Мир наслаждался бабьим летом и благоденствовал. Даже в большом городе чувствовалось умиротворение, летали паутинки, а добрые бабушки говорили внукам: «Это тебя ангел поцеловал». Но вот у шестиклассника Вани Пёрышкина этот день не задался. Ладно бы школа, в которую только первые сентябрьские дни приходить радостно — голова свежая, всё новое само ложится аккуратно по своим полочкам, но уже скоро знания начинают переполнять, наползать друг на друга, перемешиваться и уже не понять, куда и что ложится, а лишь бы впихнуть.

Школу Ваня воспринимал как необходимость. Вот и мама с папой ходят на работу, а радости на их лицах Ваня не замечал. Он решил, что без некоторой неприятной обязаловки жизнь устроена быть не может и потому приходится тратить время и силы на ненужные вещи. Более всего удивляло то, что взрослые легко обходятся и без того, чему учили в школе. Мама сколько раз повторяла, пытаясь помочь ему с уроками: «Ничего не помню». А папа, когда заглядывал в учебники, удивлённо округлял глаза: «Нас этому вообще не учили». И ничего — живут. «Не так, чтоб уж сильно хуже других», — как говорит мама. Со школой — ладно, но то, что отменят тренировку, Ваня никак не ожидал. Перед бассейном перекопали улицу, сказали, что меняют перед зимой трубы. Досаду вызвало не то, что он потратил час на дорогу в другой конец города, а то, что после бассейна всегда появлялась лёгкость и свежесть, и школа переставала казаться такой бессмысленной. И что теперь делать? Мама с работы ещё не приходила и холодильник был почти пуст. Ваня сделал бутерброд с маслом и сел в кресло перед телевизором. Потянулся за пультом и на журнальном столике обнаружил с десяток сложенных пополам газет. Он развернул пачку, она открылась на последней странице и Ваня увидел свою фамилию, имя и даже фотографию. Только на фотографии Ваня был повзрослевший, с пробивающимися усиками, но с такими же, как сейчас у него, завивающимися колечками волос. Портрет оказался настолько похож (даже несмотря на усики), что Ваня не сразу сообразил, что это — папа. Дальше по всей странице были стихи. Первым делом Ваня обратил внимание на стихотворение, которое называлось «Иванушка ­дурачок». Так его одно время дразнили в школе. «Не обижайся, — сказал тогда папа, — Иванушка­то потом царём стал». Об этом и было стихотворение. Только получалось, что Иванушка не когда­то «потом» царём стал, а уже был им, даже тогда, когда его «дурачком» дразнили, только иного царства, о котором никто не хотел знать. Следующее стихотворение было про любовь. Вернее, про звёзды, но Ваня решил, что про любовь. Так сладостно и хорошо стало, ему вспомнилось лето, как они плавали на теплоходе и там он допоздна просидел на палубе с девочкой Юлей. Были такие же звёзды и удивительная глубина всего окружающего — Ваня точно почувствовал тогда, что за звёздами обязательно есть ещё что­нибудь. И сказал об этом Юле. Ещё в одном стихотворении он узнал маму — её весёлый хвостик волос, ямочки на щеках, светлые глаза. От этого стихотворения Ваня пришёл в такой восторг, что вскочил и закружился в непонятном танце, потом начал прыгать по комнате и опрокинул стул. А когда услышал, как открывается входная дверь, схватил газету и бросился в коридор: — Мама, мама, смотри, тут ты, — и показал папин портрет. Мама поставила сумки и взяла газету. — Ну и где он? — Кто? — не понял Ваня. — Папа наш. Опять с шаромыжниками во дворе козла забивает? А ты чего дома? — всё это мама проговорила буднично и без всякого интереса. — Воды в бассейне нет, трубы там меняют. — Понятно. А уроки ты делал? Ваня думал, что мама, увидев папины стихи, обрадуется. Хотя бы улыбнётся. — Нет. — Ну, иди делай. Ваня развернулся и побрёл к себе в комнату. Но на уроках никак не мог сосредоточиться. Вошла мама. — Ты ел? — Бутерброд. — Молодец, потерпи, я сейчас приготовлю. — Мама, а ты папу любишь? — вдруг спросил Ваня. Мама растерянно посмотрела на сына. — В каком смысле? Ваня от такого вопроса тоже растерялся: он не знал, что у любви могут быть разные смыслы. — Ну, вообще… Мама рассмеялась. — Уроки делай. Я пойду ужин готовить. Но то, что мама рассмеялась, приободрило Ваню, он и впрямь принялся за тетради. Споткнулся, как обычно, на математике, пошёл показать задачку маме, но его остановила необычная тишина на кухне. Ничего там не шкворчало, не звякало, не лилось и не шумело. Он осторожно заглянул в дверь: мама сидела за кухонным столом, подперев ладонью щёку, перед ней лежала газета. «Сам разберусь», — решил Ваня и вернулся в комнату. Уже стало темнеть, когда снова зашла мама и Ваня почувствовал перемену в ней, такой светлой она бывала разве что по субботам. — Сделал уроки? Ваня не ответил, продолжая завороженно смотреть на маму — на её хвостик, ямочки, глаза. А она и не переспросила. — Сходи позови папу, ужинать пора. Ваня быстро обулся и выбежал на улицу. Мужики уже не стучали костяшками домино, а из водружённой на столе пятилитровой бутыли мирно потягивали пиво. Отец сидел на лавочке чуть в стороне, привалившись спиной к стволу большого тополя. — Папа… — А, садись… И это так прозвучало, будто отец сейчас и думал о нём. Ване даже показалось, что отец не только думал о нём, а давно ждал его. И сел рядышком. Как-­то само собой получилось, что Ваня прислонился к отцовскому плечу и тот его обнял. И так хорошо стало от нечаянной близости и ласки отца, такое тепло полилось, что Ваня благодарно улыбнулся и сильнее прильнул к отцовской груди. — Смотри, звёздочки зажигаются, — сказал отец. — Как хорошо! — Как у тебя в стихах. Ваня думал, что отцу будет приятно услышать хорошее про свои стихи, но обнимающая рука потяжелела. — Нет, — сказал отец. — Здесь лучше. А когда рука опять стала лёгкой, Ваня спросил: — А ты маму сильно любишь? — Нет, — снова произнёс отец. — Я её просто люблю. Нельзя любить сильнее или слабее, тут или любишь, или нет, а всё остальное — отговорки… Ваня сначала хотел и про себя спросить, но сейчас, когда чувствовал общее тепло, которое — он точно знал — исходит и от него, вопрос показался глупым… Он смотрел, как проступают в небе звёзды, и вдруг увидел маму. Вернее, её силуэт, недвижимо застывший в окне. Мама тоже смотрела то ли на звёзды, то ли на них, сидящих на скамейке. — Ой, мама, я совсем забыл… — Да, конечно, — папа поднялся, помахал маме рукой и вздохнул: — Жаль. — Почему — жаль? — спросил Ваня, хотя сам чувствовал, что и ему нестерпимо жаль чего­то и мучительно­ сладостно от того, что он не может выразить и объяснить, чего именно жаль. — Жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем и в ночь идёт, и плачет, уходя, — прочитал отец и потрепал Ваню по голове, перепутав завивающиеся колечками волосы. — Пойдём, мама нас ждёт.